Долгая дорога в дюнах - Страница 99

К оглавлению

— Ну-ну! — неожиданно резко прикрикнула она. — Не раскисайте!

Грикис виновато улыбнулся, благодарно погладил ей руку:

— Мы же вам обещали: до возвращения Артура ни-ни.

Марта сникла, движения рук стали вялыми, неуверенными.

— Даже не знаю, как он теперь…

— Ничего, — подал голос Отто. — Главное, занавеску преждевременно не откройте.

— Постараюсь. — Она затянула бинт на голове Юриса, повернулась к Грюнбергу. — Теперь давайте вас посмотрю.

— Сначала дайте напиться, — попросил Отто.

Бережно придерживая голову раненого, она поднесла к его губам кружку с водой. Он пил долго, жадно, не отрываясь. Потом откинулся на подушку — беспомощный, как ребенок. У него было молодое, смуглое, по-мальчишески круглое лицо и твердый, с крепко сцепленными челюстями рот. Марта склонилась над ним, разматывая бинт — раненый не дрогнул ни единым мускулом. Продолжая медленно мотать бинт, она дошла почти до самой раны. И вдруг Отто не выдержал — застонал.

— Тихо, тихо… — растерянно зашептала Марта, — Потерпите, пожалуйста. Рану надо промыть, а то загноится. — Грюнберг затих. Она потянула бинт — тот не поддавался.

— Рывком… — сипло сказал Отто.

— Что?

— Рывком, говорю, сразу, Не тяните… — с трудом шевеля губами, повторил он.

— А выдержите?

Он не ответил, только еще крепче сцепил зубы. Зажмурившись, Марта с силой рванула повязку. Раненый охнул от боли и впал в беспамятство. Марта быстро промыла самодельными тампонами рану, смазала йодом края, начала бинтовать, Отто очнулся, когда перевязка была уже почти закончена, пробормотал еле слышно:

— Какие у вас руки… мягкие.

— Да, мягкие, — чуть не заплакала она. — Представляю, что вы сейчас чувствуете.

Он слабо улыбнулся:

— Не познав страдания, не познаешь и блаженства. Даже новая жизнь рождается в муках.

— Мне пора, — заторопилась Марта. — Еда здесь, под рукой, кувшин не опрокиньте. Старайтесь не шуметь — немец как раз над вами, — напомнила она. — Свечу зажигайте в крайнем случае. — И тут же смутилась. — Да что я болтаю чепуху, вроде вы сами не знаете. — И, как бы заминая неловкость, спросила: — Если что надо, говорите, пока не ушла.

— Принесите, пожалуйста, эту штуку, — попросил Грикис.

— Какую штуку? .

— Ну… эту самую. — И поскольку она не двигала с места, явно не понимая, чего от нее хотят, недовольно объяснил: — Горшок. Терпения больше нет.

Марта смутилась. Но не потому, что разговор принял столь интимный характер, а потому, что она, взрослый человек, сама не догадалась об этом. Торопливо ответила:

— Извините, сейчас.

Она выполнила их просьбу и уже хотела было подняться наверх, но Отто остановил:

— Погодите, его нельзя здесь оставлять.

— Почему же? — иронично подал голос Грикис.

— Запах…

— А-а, — криво усмехнулся Юрис, — как-нибудь переживем.

— А если ему не понравится… — Грюнберг ткнул пальцем вверх.

Невольный холодок пробежал по спине у Марты — каждый раз открывались все новые сложности и новые грани опасности. Конечно, запахи! Долго ли можно скрывать в доме присутствие человека, да еще больного?

— Давайте отбросим церемонии, — продолжал Отто. — С ними, он опять показал рукой на потолок, — не шутят. Вы отнесете, помоете, вернете нам чистым. Мы им будем пользоваться, как свечой, — только в крайнем случае. В тоне, каким он это сказал, Марта уловила смущение.

Марта выполнила все: отнесла, помыла, принесла, прибрала… Теперь оставалось только ждать и надеяться. Особенно ее беспокоил отец. Озолс, словно приговоренный к смерти, весь опух, обрюзг, двигался вяло, плохо ел, рассеянно слушал. Его губы нервно подергивались, а в уголках глаз постоянно стояли слезы, готовые в любую минуту сползти на щеки. Марта была уверена, что он не решится на предательство, но его физическое и духовное состояние вызывало у нее опасение. Что возьмешь с человека, потерявшего над собой контроль?

Она старалась не оставлять отца одного или наедине с немцами. При этом она успевала ухаживать за гостями, особенно за Циглером — чем меньше немец будет находиться в своей комнате, тем безопаснее. Старалась как можно дольше задержать гостей за столом. Словом, очаровывала, как могла. И не безуспешно. Холодный и чопорный Циглер уже к вечеру следующего дня высказал предположение, что у Марты наверняка есть в жилах немецкая кровь. Хозяйка ее стала переубеждать гостя, лишь загадочно усмехнулась, укрепив в нем это предположение. Спрудж обычно в разговоры не встревал, много ел, много пил, рассеянно слушал, изредка чему-то про себя ухмыляясь. Он давно уже понял, что дело, порученное им, «дохлое», что ничего и никого они здесь не найдут. Поэтому, изображая занятость и озабоченность, отдыхал телом и душой.

Да и сам немец был не простак. Он требовал от подчиненных все новых действий, отдавал приказы, лично присутствовал па допросах, обыскал, метр за метром облазил округу, лично пересчитал все до единой лодки. Хотя Циглер не хуже Спруджа понимал, что, упустив русского разведчика двое суток назад, теперь можно было рассчитывать только на чудо — все равно что ловить щуку на хлебный мякиш, — но вида не подавал, с присущей ему немецкой пунктуальностью выполнял полученный приказ.

На следующий день Марта опять отослала Бюхнера с Эрной за вином на виллу и спустилась в погреб. К ее радости, раненые, особенно Грикис, чувствовали себя лучше, температура у него спала — по всей видимости, кризис миновал. Юрис с аппетитом набросился на еду, с удовольствием выпил кружку молока и даже посетовал, что нельзя покурить.