Долгая дорога в дюнах - Страница 98

Кто-то подошел к двери, поскребся, Марта мгновенно преобразилась, вытерла слезы, припудрилась, поправила прическу, но не ответила. Хорошо, что она предупредительно заперла дверь на ключ.

— Марта, ты спишь? — тихо спросил Рихард.

Она затаила дыхание, и Лосберг, постояв, неохотно удалился. Сколько же все это может продолжаться? Ей до того стало невыносимо, что захотелось распахнуть окно, схватить Эдгара и бежать, чтобы спасти своего ни в чем не повинного ребенка. Бежать без оглядки, неважно куда, только бы подальше от всего, что соединяло ее с прошлым. Вместо этого она встала, прижалась лбом к стеклу и долго стояла так, вглядываясь в ночь.

До самого утра Марта не сомкнула глаз. То ей казалось, что где-то поблизости бродит Артур и вот-вот он постучит в окно, то ей мерещилось, что она отчетливо слышит, как стонут в погребе раненые. Тогда у нее от ужаса перехватывало дыхание, потому что Циглер расположился в комнате Озолса как раз над ними. Но проходило время, и все было спокойно по-прежнему. А когда взошло солнце, немного улетучились и страхи. Зато возникла другая забота: как проникнуть в погреб, чтобы предупредить раненых? Что там с ними? Догадываются ли они об опасности? Вначале ей казалось — это не составит труда: Циглер с отцом и Спруджем ушли еще на рассвете, Эрну она могла в любой момент отослать из дому, солдаты в комнаты не заходили. Но тут неожиданно возникло совсем непредвиденное препятствие — денщик Циглера. Невысокий, худенький, с высматривающими что-то глазами, он сновал по всему дому, без конца о чем-то спрашивал, докучал ей разными просьбами. И Марте, как наседке, оберегающей цыплят, казалось, что его острый лисий нос ко всему принюхивается. Вначале она еще надеялась найти способ хоть ненадолго отделаться от денщика, но когда пришло утро и наступил день, а немец по-прежнему не собирался выходить из дому, женщину стало переполнять отчаяние. Марта перебирала в уме одну комбинацию за другой, но ничего путного придумать не могла.

И все-таки случай сжалился над ней. Время шло к обеду, денщик старательно помогал хозяйке сервировать стол. По всему чувствовалось, что он знает в этом толк, и Марта невольно сделала ему комплимент.

— О-о! — расплылся в довольной улыбке немец. — Если вы когда-нибудь приедете в Гамбург и зайдете ко мне в ресторанчик, Вилли Бюхнер примет вас по-королевски. — Он отступил от стола, оценивающе осмотрел его взглядом художника, у которого не хватает красок, сокрушенно сказал: — Еще бы пару ломтиков лососины — картина была бы завершена.

И тут Марте пришла в голову спасительная мысль. Она вспомнила, что всего сутки назад Озолс доставал для Рихарда лососину, она рассказала об этом владельцу ресторана в Гамбурге, Вилли Бюхнер оживился:

— О-о! Вы так любезны. Я сейчас же пошлю кого-нибудь из солдат.

У Марты опустились руки, рушилась последняя надежда. Но отчаяние прибавило силы. Придав лицу выражение холодной любезности, она сказала:

— У нас будто бы неплохой винный погреб. К сожалению, я в этом небольшой знаток. Если вы не сочтете за труд… Извольте, я пошлю с вами Эрну.

Глаза у Вилли Бюхнера загорелись, он даже привстал на цыпочки.

— Боюсь, мадам, даже в Гамбурге мне будет трудно ответить вам таким же гостеприимством.

По ее подсчетам выходило, что денщик будет отсутствовать не меньше сорока минут. Этого было вполне достаточно, если, конечно, не помешает что-то непредвиденное. Марте повезло. Эрну она отправила вместе с Бюхнером — показать дорогу, и немец даже залоснился от удовольствия, поглядывая на аппетитную кухарку. Так что хозяйка осталась в доме одна. Она тщательно заперла входную дверь, бросилась в комнату отца, аккуратно отставила кресло, откинула край ковра — теперь комната принадлежала Циглеру и вести себя в ней приходилось особенно осторожно — спустилась в погреб, постояла, прислушалась: ни звука, ни шороха. В душе холодной волной стал растекаться панический ужас: что-то там случилось за каменной стенкой. С бьющимся сердцем потянула влажными от волнения пальцами за ржавый крюк и чуть не вскрикнула от неожиданности — на нее смотрели из темноты чьи-то невозмутимые, холодные глаза.

— Ну, как вы здесь? — с трудом приходя в себя, спросила она.

— Что там? — показал пальцем на потолок Грюнберг — это был его взгляд, так напугавший Марту.

Она коротко обрисовала положение и тяжело, словно была в чем-то виновата, вздохнула.

— Да-а, дела, — неопределенно протянул раненый. — Говорите, прямо над нами?

— И во дворе полно солдат.

— Значит, если бы мы и хотели?..

— Что вы! Даже думать нельзя.

— Выходит, по независящим от нас причинам… — начал было он, но Марта оборвала:

— Прекратите! Как вам не стыдно? Возьмите воду, еду… Что с ним? — Она показала на Грикиса.

— Неважно. Ему бы жаропонижающее и перевязку.

— Сейчас.

Она действовала быстро, расчетливо, хладнокровно, удивляясь самой себе: то ли свыклась с опасностью, то ли надоело бояться, то ли неожиданно поверила в удачу. Через пять минут, собрав все необходимое, захватив свечу, Марта спустилась в погреб. Прежде всего перевязала Грикиса. Он смотрел на нее замутненными от боли глазами, скрипел зубами и постанывал.

— По-моему, ничего страшного у вас нет, — осторожно отлепляя присохший ко лбу самодельный бинт, подбодрила она раненого. — Пуля в плече навылет. Кость, мне кажется, не задета. На голове небольшая ссадина. Полежите, и все пройдет.

— И на том спасибо, — побелевшими от боли губами прошептал Юрис. — Приятнее помереть здоровым.