Долгая дорога в дюнах - Страница 79

— Думаю, эта деталь не так уж существенна. В доме, не в доме… Какая, в сущности, разница? Если все решено…

— Ты права. Этим можно было бы пренебречь, но… возникли обстоятельства белее существенные.

Она внутренне напряглась, предвидя, о чем пойдет речь.

— Тебе известно, что я ехал сюда служить, Независимо от того, нравится тебе моя служба или не нравится, я считаю свой выбор правильным…

— Мне нет до него никакого дела.

— Так же, как и до меня, ты хочешь сказать? — Рихард искоса и с болью глянул на жену. — Это я давно усвоил. Так вот, я ехал сюда служить и никак не мог предполагать, что здесь окажется этот… Банга.

Марта судорожно сглотнула, стараясь не выдать волнения.

— А уж он-то чем может помешать тебе?

Лосберг выдержал ее горячечный взгляд, размеренно произнес:

— Да, в нынешнем положении он бы меня вполне устроил. А еще больше в том, какое ему грозило. Но к счастью или несчастью, это положение сегодня изменилось — Артура освободили, он дома.

Марта не поверила своим ушам.

Ревность и злоба колыхнулись в нем с такой силой, что, появись Артур сейчас на пороге, он пристрелил бы его, не задумываясь.

— Так вот, — все больше ожесточаясь, продолжал Рихард, — с разводом придется повременить. Я не хочу стать посмешищем всего побережья. Обстоятельства складываются так, что мне придется часто бывать здесь по делам службы, и я не хочу… В общем потерпи. Война скоро кончится, и ты получишь полную свободу. Тем более, что я тебя к исполнению супружеских обязанностей не принуждаю и ничего от тебя не требую.

— Хорошо, — тихо сказала она, — Хотя я не очень понимаю, что тебя больше тревожит? Репутация или карьера?

— Довольно! — Марта никогда раньше не видела у него такого злого лица. — Я не намерен заниматься риторикой и упражняться в острословии. Предупреждаю, если тебе хоть сколько-то дорога жизнь твоего бывшего любовника, наберись терпения и будь благоразумна.

— Угрожаешь?

— Я же сказал — предупреждаю. Во всяком случае, пока.

Над морем ползло грязное месиво облаков. Вода казалась почти спокойной, но загруженный рыбой карбас еле тащился. Шла мертвая зыбь. Артур сидел на корме у руля. Думал ли он, что ему когда-то доведется водить в море такую вот артель? Голодные, полураздетые военнопленные едва ворочали веслами. А он сам? Разве он не пленный? Вон на носу с автоматом сидит Бруно, чертыхается — весь в брызгах, но ничего не поделаешь — оттуда весь карбас, как на ладони.

Артур достал сигареты, отвернулся от ветра — прикурить… И тут же поймал жадный, завистливый взгляд.

— На, кури! — протянул он пачку бледному до синевы парню.

Тот негнущимися пальцами схватил курево, беспокойно оглянулся на двух товарищей…

— Возьми себе! Оставь, говорю, пачку, — с трудом подбирая слова, сказал Банга по-русски. Помог пленным прикурить.

— Смотрю я на тебя и думаю, — подал голос насмешливо наблюдавший за ними Бруно. — Ну и чего ты добился? Держал фасон, пижонил, а толку? Все равно горбатишься, все равно тянешь лямку.

Артур демонстративно отвернулся.

— Ой-ой-ой! Какой гордый!.. Да ты хоть понимаешь, какая теперь между нами разница?

— Понимаю.

— Ну и какая?

— Кому надо, разберутся.

— Чего-чего? Это кто же по-твоему разберется? Не эти ли самые? — Он презрительно обвел концом автомата пленных.

— Найдутся. — Артур поднялся и, молча оттеснив с передней банки обоих гребцов, взял в руки тяжеленные весла.

— А вот как пульну тебе между глаз! — рассвирепел охранник. Но Банга даже не обернулся.

— Не пульнешь. Потому что ты и с автоматом холуй.

Когда закончили разгрузку карбаса, пленных и рыбу забрал лагерный конвой, Артур же, получив свою крохотную долю улова, быстро зашагал в сторону поселка. Но как ни прибавлял шаг, никак не мог отвязаться от следовавшего сзади Бруно. Со стороны могло показаться, что по берегу идут приятели. И женщины, развешивавшие сети, недобро глядели им вслед.

ГЛАВА 13

Трубачи бодро дули в свои инструменты, ярко блестевшие на солнце. Немецкий военный оркестр стоял перед зданием вокзала. Состав был уже подан. У вагонов толпились люди с чемоданами и рюкзаками. На разукрашенном гирляндами хвои и цветами паровозе белел транспарант: «Колеса вертятся для победы!»

Из подъехавшей к вокзалу машины вышли Рихард и Манфред. Звуки оркестра приглушенно доносились и сюда.

— Длинные речи не нужны, повторил на ходу Зингрубер. — Скажешь несколько слов — просто, сердечно, тепло и — Auf Wiedersehen!

— А может, лучше ты? — остановился перед выходом на перрон Лосберг.

— Некрасиво получится. Человек, покидающий родину, должен услышать напутствие на родном языке. Ты для них как символ.

Рихарда слегка покоробило, но он смолчал.

— И, в конце концов, ты представляешь организацию, ведающую трудовым фронтом, — продолжал Манфред. — Сугубо латышскую организацию, действующую на своей собственной земле.

— На своей?

— Ну не будь провинциальным буквоедом. И, кроме того…

— Господа, прошу извинить. — К ним подошел начальник станции. — Состав отправляется через двенадцать минут. А мне сказали, что предстоят еще какие-то церемонии…

— Церемонии займут пять минут, — бодро ответил Зингрубер, подталкивая вперед приятеля.

Оркестр дотрубил финальную фразу и капельмейстер эффектно опустил жезл. Рихард пощелкал ногтем по микрофону и начал с воодушевлением, неожиданным для него самого:

— Дорогие друзья! Сыновья и дочери Латвии! Сейчас загудит паровоз, и вы станете первыми ласточками, несущими в Германию трудовую славу нашего маленького, но крепкого душой и телом народа. — Он посмотрел на стоящего почти рядом с ним белобрысого парня с рюкзаком и, будто обращаясь к нему, продолжал: — Посмотрим правде в глаза. Не все поймут ваш смелый шаг. Не все одобрят. Особенно те, кто еще до сих пор одурманен большевистской пропагандой. Пусть клянут. Не с ними наш путь в будущее новой Европы. Плечом к плечу с великой немецкой нацией вы будете трудиться на заводах и полях Германии, в кузнице нашей общей победы! В добрый путь, друзья! Родина и народ с вами!