— Хорошо, фрау Шольце. — Марта сложила в чемодан стопку белья, мельком глянула на часы. — Господи, уже скоро одиннадцать. Где же машина?
— Не волнуйтесь, все будет в порядке. Эти вещи тоже в чемодан?
— Мне так неловко, фрау Шольце… Ну зачем вы беспокоитесь?
— Что вы! Как я могла не помочь вам, не проводить маленького Эдгара. Я так встревожена… Как вы одна справитесь со всем этим? На месте господина Лосберга ни за что не позволила бы вам одной пускаться в такой путь.
— Все будет в порядке, фрау Шольце… не попадалась вам моя сумочка?
— Вот она. Вы не представляете себе, как нам с Иоганном будет опять тоскливо без вас. Эти длинные зимние вечера, кругом ни души… и эта жуткая тишина.
Марта вздрогнула, обернулась к ней:
— Вы тоже заметили?
— Что?
— Здесь какая-то нехорошая тишина. Странная. И всегда кажется, будто кто-то рядом. Оглянусь — никого. Так страшно…
— В самом деле? Вам действительно так казалось?
— Не знаю… Это, наверное, нервы.
За окном послышался шум подъезжающего автомобиля. Марта взглянула в окно, засуетилась?
— Ой! Машина уже пришла, а у меня все еще раскидано. И Эдгара будить надо.
Она направилась было в соседнюю комнату, но на полпути остановилась, нервно сглотнула комок. Ее лицо медленно заливала мертвенная бледность: на пороге стоял Рихард. Он удивленно оглядел чемоданы, растерянные лица женщин и страшная догадка промелькнула в его глазах.
— Спасибо, фрау Шольце, вы можете идти.
Самое страшное для Марты было сейчас остаться с ним наедине.
— Но фрау Шольце мне помогает, — словно утопающая, схватилась она за соломинку.
— Ничего, потом.
Жена садовника, огорошенная неожиданным поворотом событий — она подметила, что Марта не обрадовалась приезду мужа, — неловко отступила к двери и тихо проговорила:
— Я буду рядом.
Оставшись наедине с Мартой, Лосберг подошел к столу, налил полный стакан воды из графина, жадно выпил.
— Итак, что все это значит? — Он старался говорить спокойно, но голос дрожал, выдавая сильное волнение.
— Я уезжаю, Рихард.
— Куда? — В голосе было столько зловещей бесстрастности, что ей стало совсем не по себе. Однако отступать было поздно.
— Домой, Рихард.
Не раздеваясь, он устало опустился на диван, взглянул на жену мученическим, затравленным взглядом.
— Тебе здесь не нравится?
Марте становилось все страшнее. Как будто почва уходила из-под ног. Во всяком случае, таким она видела Рихарда впервые.
— Мне все здесь надоело! Все опротивело. Эта вилла, эти странные дела, которые ты скрываешь от меня. Странные люди — крадучись приходят, крадучись уходят. Разговаривают по-немецки, по-латышски…
— Тебе это не нравится? Ты предпочитаешь, чтобы они разговаривали по-русски?
Ничего не понимая, она смотрела на него с удивлением.
— Я хочу домой, Рихард. На родину…
И вдруг замолчала пораженная — плечи Лосберга сотрясались от рыданий.
— Рихард, что с тобой, Рихард? — Марта бросилась к нему, склонилась, словно над ребенком.
Муж судорожно схватил ее руки, прижался к ним мокрыми от слез губами, захлебываясь, сказал:
— Нет у нас больше родины, Марта. В Риге красный переворот.
Смысл сказанного трудно доходил до нее. Переворот? Ну и что? Какое он имеет к ней отношение? Неужели из-за этого опять придется отложить возвращение домой? Хотелось бежать — не было сил. Хотелось плакать — не было слез. Почувствовала, как кружится голова, и обессиленно опустилась рядом с Рихардом.
В уездном городке над зданием бывшей управы развевался красный флаг. Калниньш — он был в стоптанных ботинках и полосатой тюремной куртке — еще издали заметил алое полотнище и решительно повернул в его сторону. Когда вошел в приемную бывшего начальника уезда, молоденькая девушка неумело, одним пальцем, стучала на машинке.
— Товарищ Сарма? — удивленно оглядывая необычного посетителя, переспросила она. — Да, он у себя. — И указала на дверь.
Андрис решительно шагнул в кабинет. Стоя спиной к нему, Язеп Сарма — высокий, плечистый, с пудовыми кулаками кузнеца — кричал в телефонную трубку:
— Как нет сетей? А куда они делись? Слушай, у меня в уезде двенадцать таких поселков, как ваш… И я каждому должен объяснить сто раз? Выбирайте старшего, пусть принимает хозяйство бывшего общества «Рыбак», выдает сети, горючее — все, что нужно! Законно, законно! Законнее не бывает. А на кой черт тогда мы народную власть устанавливаем? Чтобы людей без рыбы оставить? Вот так, действуй! — Сарма положил трубку, обошел стол и только теперь заметил Калниньша. — Андрис! Дьявол ты соленый. Живой. — Он так стиснул рыбака в своих могучих объятиях, что у того затрещали кости. — Выкрутился все-таки? А ну-ка рассказывай!
— Да что рассказывать? Не успели они — наши пришли. Слушай, у тебя пожрать чего-нибудь найдется? А то мне еще пятнадцать километров топать.
Язеп оглядел его оборванную, отощавшую фигуру и усмехнулся:
— Понятно… Прямо из шикарнейшего рижского отеля — без пересадки. — И крикнул, приоткрыв дверь: — Лайма, сбегай-ка в буфет! Все, что осталось, тащи сюда. — Потом снова обернулся к Андрису. — Я здесь теперь целыми днями сижу. Иногда и ночью. Жена скоро дружка заведет.
— Вижу, — нахмурился Калниньш и кивнул на висевший перед ним портрет Ульманиса. — Совсем замотался, с гвоздя эту рожу снять некогда?
— С гвоздя снять недолго, — невозмутимо пожал плечами Сарма, — да вот заковыка: с должности президента его пока никто не скинул.