Долгая дорога в дюнах - Страница 121

121

— Не подходи. — Якоб рывком поднялся, неуклюже выставил перед собой оружие.

— Ой, как страшно, — ухмыльнулся Петерис — ему доставляло удовольствие издеваться над бывшим хозяином. — Все равно не стрельнешь.

— Не подходи, — попятился Озолс, — убью!

— Стрельнешь — люди сбегутся. А тебе на деревяшке далеко не уйти. Небось не забыл еще? — Он вдруг сделал выпад вперед и вырвал винтовку из рук Озолса. — Вот так-то оно лучше будет. Это я раньше тебя боялся. Когда ты меня с грязью мешал, да с женой моей якшался.

— Ты что, Петерис? — чуть не плача, вскрикнул хозяин. — Кто тебе сказал эту глупость? Богом клянусь…

— Можешь не клясться — работник грубо выругался. — Вы думали, Петерис дурак? Ничего не видит, ничего не замечает… — Он злорадно ухмыльнулся. — Ничего, я тебе тоже соли в жизнь подсыпал. Петух-то красный мой был. Хорошо горело, правда?

Как ни был Озолс напуган, удивление взяло вверх. Он недоверчиво спросил:

— Неужели ты?..

— А то кто же? Думал, Петерис долги отдавать не умеет? Тогда петуха подпустил, а сейчас в порошок сотру. — Крикнул с ненавистью: — А ну, пошли!

— Куда? — в ужасе отшатнулся Якоб.

— Сам знаешь, куда. Я за тебя отвечать не намерен.

— Да ты что, Петерис? Человек ты или кто?

— Человек? — бывший батрак разъярился. Он дышал словно загнанная лошадь. — Ишь, как ты заговорил — человека вспомнил. Тогда не замечал, а сейчас вспомнил. А ну, двигай! — он угрожающе передернул затвор.

Но Озолс не двинулся с места. Он неожиданно повалился на колени, умоляюще протянул руки:

— Прости меня за все. Не за себя прошу. Марту погубишь, внука моего…

— Я — погублю? А ты сам о них подумал, когда сюда перся? Хоть бы красть пришел в другое место, их под удар не ставил. Пошли!

— Побойся бога! — хрипло выкрикнул хозяин. — Петерис, ты тоже отец, у тебя тоже есть дети. Отпусти меня, я тебя такое расскажу…

— Что? — насторожился работник.

— Все, как на исповеди.

Жалкими, умоляющими глазами он смотрел снизу вверх, и было в этом взгляде столько выстраданной безысходности, что Петерис невольно смягчился.

— Ну, что там у тебя? Говори.

Калниньш спрыгнул с подножки грузовика и оглядел людей, собравшихся на площади возле магазина:

— Значит так, земляки. Шоколад и булки с изюмом… Этого ничего нету и в ближайший момент не предвидится.

В толпе добродушно рассмеялись.

— Зато есть макароны, соль, спички… Что еще? Масло подсолнечное, а также керосин. Так что с этого дня магазин снова начинает работать, можете приходить и получать. Согласно, конечно, нормам отпуска по талонам продовольственных и промтоварных карточек. Давайте-ка, кто посознательней, на разгрузку товара! — скомандовал под конец Калниньш.

Несколько женщин и мальчишек забрались в кузов. К магазину поползли по людской цепочке мешки, ящики, бидоны. Передавая их из рук в руки, люди шутили, радовались добру.

Убедившись, что дело налажено, Калниньш пошел от магазина, но, заметив неподалеку угрюмую физиономию Петериса, остановился:

— Привет, Петерис. Что ж не поможешь женщинам?

Тот скривил в насмешливой ухмылке губы:

— Можно подумать, ты там столько привез, что без моей помощи не обойдутся.

— Ну, чем богаты, тем и рады. В следующий раз, глядишь, и больше привезу.

— Ну, вот тогда и потолкуем.

Калниньш досадливо поморщился, вынул из кармана пачку папирос, предложил:

— Дыми. — Сам с наслаждением затянулся, искоса взглянул на собеседника. — Никак в толк не возьму, Петерис. То ли ты от природы упрямый, то ли тебя Озолс сделал таким. И чего ты все ехидничаешь? Твоя же власть пришла, для тебя, дурака, старается, а ты нос воротишь, все чем-то недоволен. Ну, что опять не по-твоему?

— Потому что дурак, — неожиданно спокойно согласился Петерис. — А дурак, он и есть дурак. Какой с него спрос? Мне это и Озолс доказывал, и немцы вколачивали, теперь вот вы принимаетесь…

Калниньш смутился.

— Прости, я ведь так, по-доброму, виновато сказал он.

— И Озолс по-доброму. Он всегда твердил: «Я из тебя, дурака, человека хочу сделать».

— Злой ты, однако, — сокрушенно вздохнул Калниньш. — Как пес некормленный.

…

— Ладно, поживем — увидим. — Калниньш отбросил окурок, поправил на голове фуражку. — Пошел я.

— Уезжаешь, что ли? — дрогнувшим голосом спросил Петерис.

— Уезжаю. Вот зайду в школу, проведаю учительницу… — Калниньшу показалось, что Петерис хочет что-то сказать, но никак не решается. — А что?

— Да нет, ничего, счастливого тебе пути.

Аболтиньш заботливо ухаживал за Озолсом, лежавшим в землянке на нарах под грудой тряпья — того трясло, как в лихорадке. Налил в кружку самогону и, подцепив ложкой мед из ведра, размешал.

— На, выпей, — протянул кружку Якобу. — Самогон с медом от простуды первое дело.

Старика била дрожь. Он не мог согреться под наваленной на него кучей тряпья.

— Всю ночь в болоте, — не попадая зуб на зуб, прохрипел он. — Туман… Заблудился. Думал, все.

— Ладно, теперь отлеживайся, поправляйся. Как ты винтовку потерял — вот это мне непонятно.

— Я же говорю — туман. Опять же — болото. Выскользнула из рук. Пока то да се… Налей еще, вроде легчает.

Аболтиньш плеснул еще самогону, а сам уселся за стол и, выломав большой кусок сот, начал со вкусом высасывать мед.

— Ах, хорошо — летом пахнет! — отплевывая воск, причмокнул он. — Молодчина твоя Марта — такой гостинец прислала. Как ты его в болоте не утопил…

Озолс исподлобья посмотрел в его сторону, поспешил перевести разговор на другую тему.

121