Долгая дорога в дюнах - Страница 109

109

Дверца сеновала рывком распахнулась и оттуда выглянул белобрысый паренек в расстегнутом френче.

— Идите вы к черту! — сердито сказал он.

Солдаты захохотали:

— Мы-то уйдем. Но когда ты вернешься, пива больше не будет. Выбирай, что лучше.

Дверца демонстративно захлопнулась. Солдаты постояли, поупражнялись в острословии, погоготали, но так и не добившись желаемого, снова затянули свою песню и пошли к дому, темневшему неподалеку. Когда все утихло, дверца наверху снова распахнулась, и солдат в расстегнутом френче уселся на пороге, свесив ноги вниз. Это был тот самый белобрысый парень, который перед отправкой эшелона в Германию подходил к Рихарду со своей фотокарточкой.

Через несколько минут в проеме сеновала показалась голова девушки. Она села рядом, тесно прижалась к своему дружку — парень тут же обнял ее за плечи. Так они и сидели, слушая песню и сонные голоса кузнечиков.

— А знаешь, где я праздновал Лиго прошлым летом? В Гамбурге.

— В Гамбурге? Вот интересно.

— Очень, — как-то странно усмехнулся солдат. — Сидел всю ночь в пивной и пытался объяснить глухому официанту, что такое Лиго.

— Ну а он? Понял?

— Понял, — хмуро ответил парень. — Немцы, говорит, тоже любят пиво. — И, помолчав, грустно добавил: — Ты и не знаешь, что это такое — целых два года прожить среди чужих…

Он умолк. Пригорюнилась и девушка. Жалея, провела ладонью по его волосам, спросила сочувственно:

— За что они тебя угнали?

— Никто меня не угонял. Сам поехал.

— Сам?

— Хотел мир посмотреть. Мы были… он поежился от воспоминаний, — первые ласточки. Трудовые посланцы нашего народа. Ой, как я упрашивал одного доброго дядю напечатать мое фото в газете! Дураком был…

— А теперь? Умный? — Девушка лукаво заглянула ему в глаза.

Солдат притянул ее за плечи, поцеловал.

— Знаешь, как я обратно выбрался?

— Ну?

— Не будешь смеяться? Меня один француз научил. Я себе такой понос устроил, что всех врачей перепугал… — и снова помрачнел. — Вернулся в Латвию, а здесь мобилизация. Так что…

— Яни, я уже говорила с отцом, — горячо зашептала девушка. — Мы тебя спрячем. Никто не найдет. Ну сколько еще немцы продержатся?

— А что потом? — хмуро переспросил он. — Когда придут русские?

— Ничего, объяснишь. Ты же ни в чем не виноват, тебя забрали.

Он задумался, горько вздохнул:

— Ничего теперь не объяснишь. Да и слушать меня не станут… После всего, что эти натворили. Ты не видела, а я знаю.

— Что же будет? — со страхом спросила она.

— Будет то, что я останусь с ребятами до конца. Может, хоть на этот раз попаду в газету, а?

— Яни, милый, — она обхватила его голову руками.

Но теперь он словно проснулся — черты его лица стали жесткими, чужими.

— Не надо, Айна, перед смертью не надышишься. Я, пожалуй, пойду.

Она отстранилась, несколько секунд смотрела на него с мольбой и надеждой, но он не дрогнул; ласково провел ладонью по ее голове, с силой притянул к себе, поцеловал и решительно начал спускаться вниз. Добрался до середины лестницы, не выдержал, гулко спрыгнул на землю. Поправил дубовый венок на голове, обернулся, помахал на прощанье рукой.

Она видела, как он шагал по лугу, над которым слоился туман. Его фигура удалялась, таяла в июньской ночной полумгле, и вдруг девушка закричала — Дико, страшно. Не понимая, что произошло, парень обернулся, увидел метнувшуюся к нему из зарослей фигуру. Что-то молнией сверкнуло в темноте, он почувствовал тупой, короткий удар в сердце… Перед глазами поплыли красные круги, ноги подкосились и он, даже не вскрикнув, свалился на землю. Горлов выдернул нож, по-кошачьи отпрыгнул в сторону, сдавленным шепотом просипел кому-то в темноту:

— Уходим. — И скорее с досадой, чем со злобой: — Шляется по ночам, идиотик. Только людям мешает.

А девушка кричала. Ее крик, пронзительный и горький, леденил сердце безысходностью и отчаяньем. Словно предвестник смерти, он набатом метался среди ночи.

Разведчики уже почти добрались до леса, когда в небе зажглась одна ракета, другая, третья. Все осветилось, как в яркий день. Затрещали автоматы. Сначала друзья погибшего, а потом и другие бросились к лесу, норовя настигнуть, окружить и уничтожить группу. Слышалась немецкая и латышская речь.

— Уходите! — крикнул своим Артур. — Я прикрою.

Он бросился за поваленный ствол дерева, дал несколько коротких очередей, приподнялся, метнул гранату и тут же отполз в сторону. Только хотел нажать на спусковой крючок, как вдруг услышал рядом с собой стук автомата — кто-то из разведчиков помогал командиру.

— Я сказал уходить! Всем! — Он обернулся и встретился с невозмутимым взглядом Лаймона. — Опять поссориться хочешь?

И тут же осекся: Калниньш выронил автомат, неуклюже ткнулся носом в землю.

— Лаймон! — Артур бросился к другу, перевернул на спину. По гимнастерке расплывались свежие пятна крови. — Лаймон! Он приложил ухо к груди и вроде бы уловил едва слышное биение сердца.

Жив? — рядом стоял Горлов. Он деловито наклонился над раненым. — Кажется, дышит. Уходите, я прикрою. — И, видя, что Артур колеблется, зло крикнул: — Выполняй задание, капитан.

ГЛАВА 18

Сквозь поток отступающих немцев — грязных, небритых, оборванных — непрерывно сигналя, пробирался штабной вездеход с открытым верхом. За рулем сидел Рихард, рядом с ним — Манфред, на заднем сиденье среди чемоданов дремал Крейзис. Рихард — взмокший от напряжения, остервенело крутил баранку, лавируя в густой толпе.

109